Антон Павлович Фолкнер и разноцветные тряпочки
30 мая 2003 года я, Швейский В.М., получил задание выйти на контакт с гражданином США Бернардом Прайсом (Bernard Price). С помощью третьих лиц мне удалось это сделать, и 31. 05. 2003 в частной квартире на Кутузовском проспекте встреча состоялась.
Американец оказался улыбчивым пареньком, годившимся моему старшему сыну в младшие братья. Приехал он со своей родины на нашу, движимый любовью к моему любимому А.П. Чехову, почему, собственно, главред и дала мне задание разузнать побольше об американо – российской литературной любви, отчитавшись потом в объеме полосы в подведомственном издании для подростков. Видимо, пример межконтинентальных связей на почве «Палаты №6» должен был посеять в пубертирующих сердцах нацгордость, заодно отвлекая их от ненужных действий гормонального свойства.
Квартира, где мы встретились, действительно была частной – программа обмена студентами это предполагала.
Договориться об интервью не составило труда – американец был рад попрактиковаться в общении с носителем языка, который он изучал в тамошнем универе. Тем более, поговорить о любимом.
Проблема была в том, что мой английский был очень ломаным. Мы с ним ломали друг друга лет 5 в школе, еще 5 в институте, а в аспирантуре при подготовке к сдаче кандидатского минимума, оказавшегося для меня максимумом, я его доломал окончательно. Хотя, сразу понял, что фамилия интервьюируемого переводится как Прейскурант.
Но любящим не нужны слова. Даже любящим одного.
А я сразу почувствовал, что парень любит нашего Палыча по-настоящему. И не только любит, но и понимает. А это даже больше, чем любовь, хотя и скучнее. Особенно юному Прайсу приглянулась «Палата №6». И его жесты убедили меня в том, что американец понял это произведение, несмотря на непредставимые различия с земским доктором в годах, километрах и валюте.
Вообще, по моим многолетним наблюдениям, люди делятся не по возрастному или национальному признаку, и даже не по половому.
Люди делятся на тех, кто понимает, о чем «Палата №6», на тех, кто не понимает, и на тех, кто никогда не поймет. На меньшинство, средьшинство и большинство.
Наш Прейскурант был явно из первой категории.
Попризнававшись друг дружке в любви к классику, мы ощутили приятное чувство взаимопонимания и принадлежности к, несмотря на. Интервью получалось слишком приторным. И для внесения оживляжа и интриги, я мимикой и жестами намекнул, что мол, Faulkner-то ваш ничуть не хуже совместно любимого А.П.
Мистер Прайс еле заметно улыбнулся, великодушно кивнул, но отжестистикулировал в том смысле, что едва ли я могу корректно осмыслить текст, данный мне в ощущениях переводчика, и основанный на фактуре весьма далекой от меня как ментально, так и географически.
Я парировал, что он тоже мало похож на русского пьющего доктора 19 века, а что до меня, то проблемы миссисипского крестьянства всегда меня занимали и Минк Сноупс довел меня до слез своими ямами. А уж Великая Депрессия 1929 года воспринимается мною вообще как личная трагедия.
Минут через 40 такой интеллигентной беседы я понял, что материала для текста интервью достаточно. Судя по всему, паренек тоже остался доволен разговором, хотя, я-то больше говорил руками и лицом.
Стали прощаться. Пока сидя. После третьего сенкью вери мач я вдруг заметил у него на столе маленький американский флажок на специальной подставочке.
— US piece? – пошутил я, глядя на безделушку. Ну, типа, мы ж нормальные, интеллигентные люди, нельзя же серьезно относиться…
Нет, улыбка у него осталась. Но глаза изменились. Как бы мгновенно отдалились ровно на одно полушарие.
Я понял, что сказал что-то не то, или не так, или не тому.
Но задний ход давать не стал – интервью уже на диктофоне. Наоборот, вложил в улыбку весь свой сарказм и иронию – а у меня полно этого.
Далее произошло следующее.
Гражданин Соединенных Штатов Америки Bernard Price стал медленно подниматься со стула, одновременно меняя цвет лица в красную сторону.
Весь процесс немного напоминал эрекцию.
Чтобы не позволять ему смотреть на меня сверху вниз, я тоже пришлось стать стоячим. Мы были примерно одинакового роста. Если уж меряться.
Я ждал, что будет дальше и очень боялся, что он приложит к левой стороне туловища руку и начнет петь гимн Америки. Тогда для симметрии национальных гордостей мне бы тоже пришлось положить ладонь на какое-нибудь главное место, и начать петь гимн России. А я не знал слов. Ни одного. Хотя и слышал этот опус много раз на различных официальных мероприятиях, где бывал по журналистской надобности. Но невозможно было запомнить такой объем штампов пафосной пошлости. Хотя Пастернака почти всего наизусть. И Чехова местами.
Но обошлось без обоюдного вокала.
Мы с господином Прайсом поблагодарили друг друга, и, несмотря на некоторую неловкость со звездочками и полосками, расстались вполне friends.
Кутузовский уже стоял насмерть не хуже самого Кутузова. В пробках всегда интересно изучать однопробочников – у кого какое авто, что они там делают внутри, когда кроме ожидания дел нет. В соседней Хонде мальчишечка лет трех маялся в детском кресле, пытаясь сам себя развлечь, мусоля во рту мамин платок, опрометчиво оставленный на заднем сиденье в пределах детской досягаемости. Я улыбнулся дитю и погрозил пальчиком. Оно рассмеялось во все полтора зуба. Мама оторвалась от руля, увидела непорядок во рту наследника, отобрала платок, и гася рев за секунду до его появления, быстро вручила сыну другую игрушку – маленький триколорчик.
И мальчик помахал мне государственным флагом Российской Федерации.
Мы тронулись.
Чехов был прав.
31.5.19.
Автор сайта Big5.ru
