Пельмени в моей семейной истории играют такую же циклопическую, шекспировскую роль, примерно, как водка.
Бабушка моя была родом из алтайской деревни, поэтому лепила она, как комбайн — неостановимо.
У деда было четыре родных брата. Трое были убиты на войне, а четвертый — воевал, но выжил, вернулся без ноги и в конце 1945 года наевшись бабушкиных пельменей скончался от заворотка кишок. «Переел». Но это ничего не изменило в ходе производства пельменей.
Ребенком я застал и эту историю, которая в семье рассказывалась с юмором и с поучением: «Мол, Саша, ешь побольше, расти большой, но не увлекайся, дядя твой наелся этих пельменей и умер», — и, разумеется, 15-копеечную монетку, которую бабушка закладывала на счастье, и все конечно радовались этой закладке — и при этом всякий раз я видел, как мощная челюсть моего отчима, которой он разгрызал в борще какие-то гигантские кости, опасно клацала о металл и он с выпученным глазом, с трудом сдерживая крик: «Блядь!»», вынимал изо рта эту монетку. Которая тоже служила мне уроком: мол, Саша, не грызи металл, это может только папа!».
Короче, мы ели, ели эти пельмени. Умирали, давились. Но ели.
Иногда спрашивают: вы там не скучаете без русских продуктов, например, вот без пельменей? И я даже не знаю, как ответить на этот вопрос.
Я люблю свою семейную историю. Меня воодушевляет то, что все умерли либо от водки, либо на войне, либо от пельменей, а те, кто одолел это — покончил с собой или разбился в автокатастрофе. Мне нравится этот наш человеческий масштаб. Но — как таковые «пельмени» — никаких чувств у меня не вызывают. Какая разница, чем именно питаться, если у тебя такое масштабное место в истории.
Александр Морозов
Автор сайта Big5.ru