Самый русский иностранец или Правила Розенталя

Профессор Розенталь: «Русский язык мне не родной»

 

«Московский комсомолец», 21 мая 1994 г. Интервью вышло незадолго до смерти профессора Розенталя.

Я не знаю, кто у нас в стране самый умный. Самый тощий. Самый наглый. Это пусть выясняет Гиннесс и прочие любители патологий. Но я точно знаю, кто – самый грамотный. Мне доподлинно известно имя человека, который даже в бреду напишет квинтэссенция через «и» и не пропустит запятой перед союзом «чтобы».
Он за считанные секунды разберет по составу слово из 29 букв и объяснит его этимологию.
Он знает, что такое парцелляция и лексико-фразеологический анализ.


Ему 94 года (1994 г — ЭиЭ), но карандаш в его руке не дрогнет, когда, прочитывая утренние газеты, он в очередной раз отмечает на полях ошибки – одну, другую, третью.
Имя этого человека в моей скромной рекламе, конечно, не нуждается. Оно и так растиражировано миллионами экземпляров на титульных листах словарей, справочников по орфографии и всевозможных пособий. Дитмар Эльяшевич Розенталь. Уже одно только сочетание букв внушает благоговейный трепет. Его труды – преклонение и изумление.

правила Розенталя
Правила Розенталя

— Помню, еще в десятом классе учительница рекомендовала нам готовиться к экзаменационному диктанту, использую учебники Розенталя. Потом был престижный вуз, семинары по современному русскому языку и снова: Розенталь, Розенталь, Розенталь… Задаешь преподавателю логичный вопрос: «Почему пишется так, а не эдак?» и получаешь логичный ответ: «Есть правила Розенталя». Неужели до вас писали, как Бог на душу положит, без всяких правил?
— Конечно, нет. Правила существовали всегда, еще со времен Ломоносова. Мне же досталась самая черновая работа: отыскать источники, выбрать, добавить, систематизировать, подобрать примеры.

— Как вы считаете, русский язык – сложный?
— Самый сложный.


— А как же венгерский и финский, в которых только одних падежей то ли 14, то ли 22 (неважно сколько, все равно много)?
— Они более структурированные и поэтому легче для изучения. Кроме того, русские слова произносить гораздо сложнее, чем, скажем, финские.
— А что самое сложное?
— Система ударения и категория рода. Вот скажите-ка мне, какого рода слова «вуаль»?
— Женского, то есть… нет… мужского… то есть…
— Женского. Мы говорим «вуалью», а не «вуалем». Но вы совершенно правильно сбились. Как в жизни, так и в языке мужской род сильнее женского. Именно от него образуются формы женского рода, а не наоборот: сначала был строгий учитель, а уже потом появилась жена его, красавица учительница. Русский человек это чувствует сам не знает каким местом, но как объяснить систему рода иностранцам? Только со средним нет никаких проблем: один раз вызубрил и свободен. Средний род – категория устоявшаяся.


— Вы упомянули о системе ударений. Меня уже несколько лет мучает вопрос, как правильно: нАчать или начАть?
— НАчать – это неграмотно, кто бы так ни произносил.
— По срЕдам или по средАм?
— Говорите, как хотите, но лучше – по средАм.
— А откуда вы знаете, что так лучше?
— Мне Пушкин подсказывает.


— Значит, Александр Сергеевич по-прежнему живее всех живых. А вот интересно, бывает так, что у вас возникают споры с современными профессорами-словесниками, или же авторитет Розенталя непререкаем?
— Да что вы. Еще как бывает. Мы все время ругаемся. Как у составителей учебников дело доходит до раздела»Пунктуация», так и начинается… Система русского языка очень гибкая: можно ставить запятую, можно не ставить, есть случаи, когда пунктуационный знак ставится по выбору пишущего. Но ведь мы-то ученые до мозга костей, нам хочется все загнать в систему, чтобы пишущий человек, например, журналист, не терзался сомнениями, что ему выбрать: двоеточие? тире? запятую? Иногда споры заходят так далеко, что почтенные заслуженные люди кричат друг на друга, как депутаты в Думе, а потом, все красные, бегут успокаиваться в коридор.


— А вы сами когда-нибудь спорили до хрипоты?
— Конечно. Мы с профессором Шанским до сих пор не сойдемся во мнениях о звуке «й». Я везде пишу, что он обычный звонкий, а Николай Максимович – что он сонорный.
— Это что – очень важно?
— Для меня это принципиально.

Дитмар Эльяшевич – вообще человек принципиальный. На журфаке МГУ, где он двадцать пять лет возглавлял кафедру стилистики русского языка, о его замечательных принципах были осведомлены все. Правила Розенталя должны были знать все.


В жизни Дитмар Эльяшевич маленький и тщедушный. Если сложить в одну стопку все его работы (что-то около 400 статей и книг), то за ними не будет видно их создателя – труды переросли мастера. Но мастер и сегодня на голову выше тех, кто занимался по его учебникам, получал заслуженные пятерки, а потом и сам пускался преподавать.

— Дитмар Эльяшевич, помогите осуществиться вечной мечте двоечницы. Вы ведь можете составить ультрасложный диктант, чтобы даже учителя наделали в нем кучу ошибок?

— (Смеется). Сейчас скажу тебе рецепт – на досуге займись сама. За основу нужно взять авторский текст Льва Толстого и напихать туда как можно больше случаев написания «не» с прилагательными и причастиями. У нас почему-то в последнее время решили, что они подчиняются единым правилам, и лепят в средствах массовой информации такое, что волосы на голове встают дыбом.

— Значит, современная пресса безграмотна?
— Я бы сказал так: газеты не несут свет грамотности миру. Много стилистических ошибок, пунктуационных, но, что самое поразительное, — встречается и орфография.

Я не понимаю, как можно написать «малоко», но ведь пишут. Правда, всегда хочется надеяться, что такие вопиющие случаи – брак производственного процесса, обычные опечатки.
А вот пример посерьезнее. Помните всю эту шумиху вокруг якобы болезни Ельцина? Наши журналисты пишут: «… надеемся, что он выздороВИТ». И я тоже надеюсь. Только не на то, что он «выздороВИТ» – это безграмотно, а на то, что он «выздороВЕЕТ».


— Выходит, что демократическая печать проигрывает газетам прежних лет?
— Не волнуйтесь. При Сталине и Брежневе газетчики тоже не блистали. Единственное, что их тогда спасало – строгая нормированность и идеологизированность языка. Правда, и в условиях цензуры им удавалось побаловать меня примерами того, как не надо писать: «Чудесна сцена встречи груженых машин одного колхоза, на которых едут девушки, с молодыми казаками из другого колхоза». Между прочим, пример взят мною из «Правды». На что действительно следует равняться, так это на печатные издания прошлого – начала нынешнего века.

— Как вы относитесь к словам иностранного происхождения? Есть мнение, что мы должны стараться заменять их русскими эквивалентами: бульон называть прозрачным супом и т.п.
— Я за чистоту русского языка, но это отнюдь не означает избавления от привычных нам заимствованных слов.

Вот послушайте, что я сейчас скажу: я – студент филологического факультета петербуржского университета. Из всей фразы только одно слово русское – «я». Все остальные заимствованные, но тем не менее мы прекрасно понимаем смысл. А теперь мысленно попробуйте заменить все слова иностранного происхождения русскими эквивалентами. Сами запутаетесь, и количество слов в предложении увеличится примерно втрое.


— В русском языке много заимствований?
— Много, примерно 30%. Готовьтесь, через 5-6 лет их будет в два раза больше: «дилеры», «дистрибьютеры» прочно входят в обиход.
— А как же тогда быть с бессмертным «русский язык – богат и могуч»?
— Да не такой уж он и богатый по сравнению с другими языками. В его полном словаре, например, всего 200 тысяч слов, тогда как в немецком, включая, правда, диалекты – все 600 тысяч.
— 200 тысяч – все равно много.
— Так ведь мы их все не используем. Сейчас намечается явная тенденция к понижению словарного запаса русскоязычного населения. В академическом четырехтомном словаре Ушакова – самом популярном сегодня – уже только 88 тысяч слов, но нам и этого много. В лучшем случае мы реально используем 50-55 тысяч.
— Ну хоть что-то русский язык дал другим языкам?
— Большевика, например.

Живет Дитмар Эльяшевич в квартире ухудшенной планировки. Вроде бы большая комната, широкий коридор, высокие потолки, но как-то все бестолково устроено. А может быть, в доме неуютно потому, что старый человек живет один? У сына – своя семья; внучка – замужем в Швеции. Все свои дни самый грамотный человек страны проводит в кресле (ему почти отказали ноги, и он с трудом передвигается, толкая впереди себя стул). Слева – телевизор, справа – газеты, на столе – словари, а за стеклом книжного шкафа – знакомые имена: Пушкин, Блок, Есенин. Работа продолжается.

— Дитмар Эльяшевич, вы родились в Москве?
— Не поверите, но я впервые оказался в России, когда мне было 16 лет. Русский язык мне не родной.
— ???


— Я родился в Польше. Ходил в обычную польскую гимназию в Варшаве. Польша тогда (начало века – Авт.) входила в состав Российской империи, и поэтому в школе мы в обязательном порядке изучали русский. Не скажу, чтобы в детстве я очень любил иностранные языки, тем более, что отец дома всегда разговаривал с нами по-немецки.
— Он был немцем?
— Нет, но обожал Германию и много лет проработал там экономистом. Когда у него появились дети, он дал нам немецкие имена. Так я стал Дитмаром, а мой брат – Оскаром.
— Как же вы оказались в Москве?
— Бежали к родственникам, когда Польша превратилась в военный полигон. Это было во время I мировой войны.


— И пошли в русскую школу?
— Да.
— Не было сложностей на первых порах? Все-таки чужой язык, хотя и родственный польскому.
— Я всегда был патологически грамотным.
— А ваши родственники: грамотность у вас в крови?
— Ну, моей матери много писать не приходилось. Она была домашней хозяйкой, хотя и говорила свободно на трех языках: с моим отцом – по-немецки, со мной и Оскаром – по-польски и на улице – по-русски. А вот мой брат (он был экономистом) делал ошибки, и я их правил, когда прочитывал его труды.


— Что вы делали по окончании школы?
— Поступил в Московский университет, на историко-филологический факультет: со временем я стал очень интересоваться иностранными языками.
— Сколько всего языков вы знаете?
— Около 12. Когда выпускался из университета, знал шесть. Не делайте такое изумленное лицо – я был совершенно средним студентом. Некоторые выпускники в совершенстве владели арабским, тайским и хинди. У меня же набор был стандартным: латынь, греческий, разумеется, английский с французским. Ну и шведский выучил.
— И до сих пор помните?
— Шведский? Нет, конечно. Я им не пользуюсь. Реально я сейчас помню три языка, которые в моей голове разделили сферы влияния: говорю я по-русски, считаю по-польски, а эмоции мысленно выражаю по-итальянски.
— По-итальянски?
— Все меня знают как профессора русского языка и нередко забывают, что я написал самый первый вузовский учебник итальянского. Классики итальянской литературы тоже выходили в моих переводах.
— А могли бы вы написать 400 книжек по грамматике и орфографии польского языка?
— Мог бы. Но я должен был отблагодарить Россию. Просвещение – лучшая благодарность.


— Вы всю (почти всю) жизнь прожили в Москве. У нас, москвичей, есть свое, особое произношение?
— По сравнению с Санкт-Петербургом, московское произношение всегда считалось сниженным: Москва – купеческая, Петербург – дворянский. Правда, сейчас москвичи все больше метят в «дворяне». Уже неприемлемо говорить старомосковское «коришневый». Следует произносить «коричневый». А вот «булошная» и «конешно» через «ш» остаются законной московской привилегией.
— А в самой Москве люди говорят одинаково?
— Традиционно жители Арбата говорили более правильно. Здесь испокон веков жили представители русской интеллигенции, и поэтому ненормированной лексики тут слышать не приходилось, да и «одевать» с «надевать» никто не путал. Не то, что теперь.


— А в самой Москве люди говорят одинаково?
— Традиционно жители Арбата говорили более правильно. Здесь испокон веков жили представители русской интеллигенции, и поэтому ненормированной лексики тут слышать не приходилось, да и «одевать» с «надевать» никто не путал. Не то, что теперь.

Кажется, что, написав гору книжек о том, как нужно правильно говорить и писать, профессор Розенталь должен забыть нормальные человеческие слова и все свои фразы начинать с «не будете ли так добры…» Однако коллеги Дитмара Эльяшевича открыли мне секрет. Оказывается, знаменитый профессор не брезговал грубоватыми словечками. Однажды, проводя заседание кафедры, он заметил, что преподаватели украдкой едят яблоки, и отреагировал «по-нашему»: «Мало того, что не слушают, так еще и жрут!» Уважал Розенталь и студенческий жаргон.
«Как дела?» – спрашивали его коллеги.
«Нормалёк», — отвечал профессор. И это тоже — правила Розенталя.



— Вернемся к вашей службе в Московском университете. Ходят слухи, что было время, когда назначение на должность заведующего кафедрой подписывалось в КГБ…

— Лично мне КГБ сотрудничать не предлагал. Наверное, вызывало подозрение мое происхождение, национальность. Но я точно знал, что в нашем коллективе под маской милого преподавателя стилистики работает представитель органов, который стучит наверх о каждом шаге – моем и моих коллег.


— Наверное, поэтому у меня всегда было ощущение, что примеры для своих правил вы берете из итоговых материалов партийных съездов.
— Я обязан был использовать идеологические примеры. Примерно 30% лексики должны были быть определенной направленности, и цензор за этим строго следил. Также существовал список писателей во главе с Горьким и Шолоховым, чьи произведения я обязан был процитировать. Ну и, разумеется, без Маркса и Энгельса обойтись было невозможно. Я представляю себе, сколько полетело бы голов, если бы мне вздумалось использовать примеры из Солженицына или Мандельштама!


— Давайте подведем итог: у вас 3 высших образования, вы написали 400 учебников и статей, редактировали словари, преподавали в МГУ, возглавляли кафедру стилистики русского языка на факультете журналистики…
— Я преподавал не только в МГУ, но и на ТВ. Валя Леонтьева, Володя Кириллов – это все мои ученики. До эфира мы собирались в студии, делали упражнения на произношение, писали контрольные работы. А после эфира я разбирал с ними их ошибки.
— И кто был самым лучшим учеником?
— Не хочу никого обидеть. Все были талантливы, но Володя – особенно. Не случайно именно он потом защитился и стал профессором русского языка.
А вообще передайте всем моим ученикам, особенно своим коллегам-журналистам, что я их всех помню, читаю и про себя ругаю за ошибки.

Беседовала Елена ЕГОРОВА

Источник

Справка сайта Эмиграция и Эмигранты

Дитмар Розенталь родился в г.Лодзь (Польша) в еврейскойсемье. В ранней юности жил в Берлине, где работал его отец Зигмунд (Эльяшив) Моисеевич Розенталь. Русский язык не был для Д. Э. Розенталя родным: с отцом он говорил по-немецки, с матерью и братом — по-польски. Всего он знал около двенадцати языков, включая итальянский, латынь, греческий, английский, французский, шведский

Оцените статью
Big5.ru
Добавить комментарий

 

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.